Деборский подошел к ним, Юля оставила его с тещей, а сама заговорила с хозяйкой, это отвечало их интересам, с переходом из криминальных сфер к бизнес-элите.
Как только Юля заикнулась о баснословной спальне, Полина взяла ее под руку, и они поднялись в Эдем, старинный и милый, не то, что современные, гостиничного типа, апартаменты нуворишей, где даже супружеские воздыхания отдают грехом.
ЮЛЯ. Эдем! Настоящий Эдем! Он прав.
ПОЛИНА. Он прав? Кто? Вы, наверное, имеете в виду художника?
ЮЛЯ. Да!
ПОЛИНА. Он вам понравился?
ЮЛЯ. Больше, чем понравился. Я люблю его и давно, со студенческих лет...
ПОЛИНА. Вы его любите?
ЮЛЯ. Мы не виделись вот уже три года, а словно вчера расстались. Это похоже на сон, как мы встретились здесь, в вашем восхитительном доме. (Слезы из глаз.)
Полина увела ее в свою уборную, воистину артистическую, разукрашенную под античность.
ПОЛИНА. А он что?
ЮЛЯ. И он любит меня по-прежнему, мне на горе и радость!
Полина растерялась; однако она сообразила, что это признание прозвучало здесь и сейчас недаром.
ПОЛИНА. Что я могу для вас сделать?
ЮЛЯ. Он где-то здесь.
ПОЛИНА. Хорошо.
Полина выглянула в переднюю, как из спальни дверь отворилась, и Юля исчезла.
ПОЛИНА. Ничего себе!
Дверь в спальню не закрыли плотно, вероятно, давая понять, что несчастные влюбленные ей доверяют и ничего, кроме объяснений, ну, объятий и поцелуев, не будет. И она осталась в уборной, как в полной тишине, не желая прислушиваться, она поняла, замирая от волнения, чуть ли не в шоке: там вершилось таинство любви и обладания, не менее волнующее и жуткое, чем таинство смерти.
Полина почувствовала головокружение и приступы рвоты, подошла к раковине и схватилась за нее, чтобы не упасть. Прельстительная, греховная, сладостная тишина, как ночь в пространствах Земли, заполнилась вдруг голосами из сада и дальних комнат. Это запустили фейерверк.
Полина направилась к выходу, с тревогой и надеждой раздумывая, что приступ тошноты, возможно, это симптом зарождения в ней новой жизни. Так ли?
Морев и Юля погрузились словно в омут и очнулись лишь от треска и вспышек петард.
ЮЛЯ. Чудесный сон! Но надо вернуться. Уходи скорей. Меня схватятся и станут искать.
МОРЕВ. Юля! Мне кажется, ты не в себе!
ЮЛЯ. Это от счастья! А бывает, от страданий. Это мучительно. Уходи. Мне сразу станет легче. Я боюсь за тебя. Уходи!
Юля буквально вытолкнула его в дверь из спальни, а сама вернулась в уборную, где никого не было. Приведя себя в порядок, она направилась к выходу, где показалась Полина, и они вместе вышли в сад, - фейерверк, вспыхнув последними огнями, померк.
ПОЛИНА. Ты расцвела, как маков цвет. Он так хорош? Прости! Я лишь предполагаю, что у вас там происходило, по волнению, которое нахлынуло на меня. Не думала, что у него с тобой дело так далеко зашло.
ЮЛЯ. Дальше некуда.
ПОЛИНА. Но вы крайне неосторожны.
ЮЛЯ. Нет, мы встретились здесь у вас совершенно случайно. Он горд. Он не станет искать со мною встреч, да и добра от этого не будет, он знает.
ПОЛИНА. Ты любишь его?
ЮЛЯ. Если я еще способна любить, то только его.
ПОЛИНА. Как это понимать? Так серьезно?
ЮЛЯ. Я думала, все прошло, как прошла юность наша. Да, жили мы в другой стране, которой нет.
К ним подошли Ирина Михайловна и Ермил Деборский.
БЕЛЬСКАЯ. Очаровательная вечеринка!
ДЕБОРСКИЙ. Отличная вечеринка!
Гости стали разъезжаться.
Назимов, проводив Ермила Деборского, с облегчением вздохнул:
СТАС. Уф! Пронесло, слава тебе, Господи!
ПОЛИНА. Что такое?
СТАС. Ермил - громила, каких свет не видывал. А спроса с него нет, он дебил.
ПОТЕХИН (уводя в сторону жену).. Кличка у него такая - Дебил.
СТАС. Без врача-психиатра он ни шагу.
ПОЛИНА (оглядываясь). Это его теща.
СТАС. Хрен редьки не слаще!
Потехин с женой у оранжереи, в которой горел яркий свет; пора ее закрыть и отпустить домой садовника. К ним вышел Коробов.
КОРОБОВ. Я сосну здесь немножко, а утром приведу в порядок сад и возьму отгул.
ПОТЕХИН. А где художник?
ПОЛИНА. Не знаю.
ПОТЕХИН. Стас видел его, знаешь, с кем?
ПОЛИНА. С кем?
ПОТЕХИН. С женой Деборского.
ПОЛИНА. И с тещей, вероятно.
ПОТЕХИН. О ней нет речи.
ПОЛИНА. Что он видел?
ПОТЕХИН. Морев уводил жену Деборского в сторону, зная о видеонаблюдении, а та тянулась к нему, добиваясь, ясно, чего. Стерва! А не подумаешь.
ПОЛИНА. О, нет! С этим видеонаблюдением явно перебор. Просто они знали друг друга до ее замужества, учились вместе. А в этом доме прошлое оживает, и воспоминание становится явью.
Они вошли в дом, продолжая обмениваться впечатлениями от гостей.
ПОТЕХИН. Этот Деборский в самом деле дебил.
ПОЛИНА. Как!
Оказавшись наедине, они невольно потянулись друг к другу.
ПОТЕХИН. Внешне, как все. Было одно дело, которое всплыло в связи с другим недавно. Еще юношей он убил двух мужчин, которых запутала его мать...
ПОЛИНА. Как! Ты хочешь сказать, это он?
ПОТЕХИН. Оставшись один, он попал под опеку врача-психиатра.
ПОЛИНА. Вениамин, пожалей меня. У меня ум за разум: эта милая женщина...
ПОТЕХИН. Среди ее пациентов попадались весьма состоятельные люди. Кто-то кому-то задолжал, как не помочь, если есть такая возможность, такая сила, как Дебил, совершенно неподсудная, с иммунитетом депутатов и президентов стран. Выбить долг - Дебил это зарубил у себя на носу, это его пунктик, здесь его гениальность, действует проще простого - и безошибочно, как лунатик ходит по крыше.
ПОЛИНА. Как! Вениамин! И с таким человеком ты ведешь дела?!
ПОТЕХИН. Нет, я веду дела с Бельским.
ПОЛИНА. Это муж Ирины Михайловны?
ПОТЕХИН. Да. Фирма у них солидная. Бельский в отъезде и прислал сопровождать жену и дочь на нашу вечеринку зятя. Я слыхал о Дебиле, но не знал всей его подноготной до сего дня, пока не затребовал всей информации. Ну, Бог с ним!
ПОЛИНА. С ним не Бог, а дьявол, если он таков.
ПОТЕХИН. Я сейчас.
Полина поднялась в спальню, где ничто не говорило о свидании влюбленных, столь сильно на нее подействовавшем, до тошноты. Может быть, здесь ничего не было, кроме нескончаемой истомы любви и нежности, что влюбленные ощущают в объятиях друг друга?
Потехин, проходя через гостиную, ощутил на себе знакомый взгляд и обернулся: на него смотрела госпожа Ломова, явно выдвигая профиль с поверхности холста, захлопала ресницами и полуоткрыла рот от удивления и смеха.
ПОТЕХИН. Добрый вечер!
ЕВГЕНИЯ (прищуривая глаза). Как! Уже вечер?
Гостиную заливал полуденный свет. Потехин невольно отступил в сумерки ночи.
Гостиную заливал полуденный свет. Евгения Васильевна шевельнулась в кресле с чувством неловкости. Орест Смолин стоял перед нею за мольбертом.
СМОЛИН. Что случилось?
ЕВГЕНИЯ. Знаете, мне показалось, что я в сию минуту пробудилась.
СМОЛИН. Так бывает, в тишине летнего дня в деревне, - а здесь у вас, как в деревне, - таинственной и беспредельной, когда вдруг душа, как на зов или звук, отзывается, встрепенувшись, как от сна или думы. Я просыпаюсь много раз на дню.
ЕВГЕНИЯ. С вами ясно. Уходя в работу с головой, вы часто забываете, где находитесь. А я куда ухожу? У меня и дел-то никаких нет.
СМОЛИН. Вы не производите впечатление праздного человека. Хозяйке такого дома приходится вертеться, и вы постоянно заняты.
ЕВГЕНИЯ. Визиты, прогулки, поездки по магазинам не ахти какое занятие.
СМОЛИН. Скучно?
ЕВГЕНИЯ. Нет, скуки я не знаю, но во всем этом нет ничего увлекательного, захватывающего, как в вашей работе.
СМОЛИН. В моей работе принимаете участие и вы. Вообще в душе вашей идет какая-то работа, поэтому за светскими обязанностями вы не скучаете.
ЕВГЕНИЯ. Откуда вы столько знаете обо мне?
СМОЛИН. Занимаясь вот уже полгода одним вашим платьем?
ЕВГЕНИЯ. Я немного училась живописи. Мне понятны ваши усилия.
СМОЛИН. Благодарю вас! Редко модели проявляют такое понимание усилий художника, как вы. Тем более досадно, что я никак не могу закончить этот портрет.
ЕВГЕНИЯ. Мы уезжали, сеансы надолго прерывались. Затем вы находили меня другой. И я вас не узнавала. И проходили дни и месяцы, пока мы не попадали в прежнюю колею.
Он остановился, испытывая досаду, что разговорился.
СМОЛИН. На сегодня, пожалуй, все.
ЕВГЕНИЯ. Теперь вы пробудились?
СМОЛИН. Да. (Мысль вслух вослед модели.) И вижу, вы прекраснее, ослепительнее, чем этот жалкий портрет!
Евгения ушла к себе переодеться, позвав горничную. Помогая госпоже одеться, девушка вдруг покатилась со смеху.